Возмутитель спокойствия - Страница 14

Пораженный мулла отшатнулся. Ходжа Насреддин слово в слово угадал его третью премудрость.

«Но послушай теперь, мулла, мою одну-единственную премудрость, которая стоит всех твоих, – продолжал Ходжа Насреддин. – И моя премудрость, клянусь Магометом, столь ослепительна и столь глубока, что включает в себя весь ислам с кораном, шариатом, книгой тариката и всеми другими книгами, и всю буддийскую веру, и всю иудейскую веру, и все христианские заблуждения. Нет, никогда не было и не будет впредь премудрости более достоверной, чем та, которую я поведаю тебе сейчас, о мулла! Но приготовься, чтобы не поразила тебя слишком эта премудрость, ибо от нее легко потерять рассудок – настолько она поразительна, ослепительна и необъятна. Подготовь же свой рассудок, мулла, и слушай: если кто-нибудь скажет тебе, что эти вот самые тыквы не разбились – плюнь в лицо тому человеку, назови его лжецом и прогони из дома!»

С этими словами Ходжа Насреддин поднял мешок и бросил вниз с крутого обрыва.

Тыквы сыпались из мешка, прыгали и звучно раскалывались, налетая на камни.

«О горе мне! О великий убыток и разорение!» – закричал мулла.

И начал он кричать, причитать, царапать лицо, и всем своим видом вполне походил на безумного.

«Вот видишь! – поучительно молвил Ходжа Насреддин. – Ведь я предупреждал, что от моей премудрости рассудок твой может легко помутиться!»

Слушавшие залились веселым смехом.

Ходжа Насреддин, лежа в углу на пыльной блохастой кошме, думал:

«Они и это узнали! Но откуда? Ведь нас было только двое над обрывом, и я никому не рассказывал. Вероятно, рассказал сам мулла, догадавшись впоследствии, кто тащил его тыквы».

Начал третий рассказчик:

– Однажды Ходжа Насреддин возвращался из города в турецкую деревню, где тогда жил; почувствовав себя утомленным, он лег отдохнуть на берег речки – и незаметно уснул, овеваемый благоуханным дыханием весеннего ветерка. И приснилось ему, что он умер. «Если я мертв, – решил про себя наш Ходжа Насреддин, – то я не должен шевелиться и не должен открывать глаза». Так и лежал он долгое время без движения на мягкой траве и нашел, что быть мертвым не так уж плохо: лежи себе да лежи безо всяких забот и хлопот, что неотступно преследуют нас в нашем земном, бренном существовании.

Мимо шли какие-то путники, увидели Ходжу Насреддина.

«Смотрите! – сказал один. – Это мусульманин».

«Он мертв», – добавил второй.

«Надо отнести его в ближайшую деревню, чтобы его там обмыли и похоронили достойно», – предложил третий, назвав как раз ту самую деревню, куда направлялся Ходжа Насреддин.

Путники срубили несколько молодых деревьев, устроили носилки и взвалили на них Ходжу Насреддина.

Они долго несли его, а он лежал без движения, не открывая глаз, как и подобает мертвецу, душа которого стучится уже в двери рая.

Вдруг носилки остановились. Путники начали спорить – где брод. Один звал направо, второй налево, третий предлагал идти через речку напрямик.

Ходжа Насреддин приоткрыл чуть-чуть один глаз и увидел, что путники стоят перед самым глубоким, быстрым и опасным местом реки, где уже не раз тонули неосторожные. «О себе самом я не беспокоюсь, – подумал Ходжа Насреддин. – Я все равно мертв, и мне безразлично теперь, где лежать – в могиле или на речном дне. Но этих путников следует предупредить, иначе они из-за своего внимания ко мне могут лишиться жизни, что было бы с моей стороны чистейшей неблагодарностью».

Он приподнялся на носилках и, указывая рукой в сторону брода, произнес слабым голосом:

«О путники, когда я был жив, то всегда переходил эту речку вон у тех тополей».

И он опять закрыл глаза. Путники, поблагодарив Ходжу Насреддина за указание, потащили носилки дальше, читая громко молитвы о спасении его души.

Пока слушавшие да и сам рассказчик хохотали, подталкивая друг друга локтями, Ходжа Насреддин с неудовольствием бормотал:

– Все переврали. Во-первых, мне не приснилось, что я умер. Не такой уж я дурак, чтобы не отличить самого себя живого от самого себя мертвого. Я даже хорошо помню, что меня все время кусала блоха и мне отчаянно хотелось почесаться, – разве это не доказывает с полной очевидностью, что я был действительно жив, ибо в противном случае я, конечно, не мог бы чувствовать укусов блохи. Просто я устал, и мне не хотелось идти, а эти путники были ребята здоровые: что им стоило сделать небольшой крюк и отнести меня в деревню? Но когда они решили переходить реку там, где глубина была в три человеческих роста, я их остановил, заботясь, впрочем, не столько о своей семье, ибо у меня ее нет, сколько об их семьях. И сейчас же я испробовал горького плода неблагодарности: вместо того чтобы сказать мне спасибо за своевременное предупреждение, они вытряхнули меня из носилок, бросились на меня с кулаками – и, наверняка, сильно бы избили меня, если бы не резвость моих ног!.. Удивляюсь, до чего могут люди исказить и переврать действительно случившееся.

Между тем четвертый начал свой рассказ.

– И говорят еще о Ходже Насреддине такое. Он, Ходжа Насреддин, жил около полугода в одной деревне и весьма прославился между жителями находчивостью в ответах и остротою своего ума…

Ходжа Насреддин насторожился. Где слышал он этот голос – негромкий, но внятный, с едва заметной хрипотцой? И совсем недавно… Может быть, даже сегодня… Но как ни старался – вспомнить не мог.

Рассказчик продолжал:

– Губернатор той области направил однажды в деревню, где жил Ходжа Насреддин, одного из своих слонов на постой и прокормление от жителей. Слон был неописуемо прожорлив. Он съедал за одни сутки пятьдесят мер ячменя, пятьдесят мер джугары, пятьдесят мер кукурузы и сто снопов свежего клевера. Через две недели жители деревни скормили слону все свои запасы, разорились и впали в уныние. И решили, наконец, послать Ходжу Насреддина к самому губернатору с просьбой, чтобы слона убрали из деревни…