Возмутитель спокойствия - Страница 66

Десятки рук подхватили мешок.

– Несите за мной, – сказал Юсуп, освещая факелами путь.

Мешок положили под раскидистым деревом на траву. Столпившийся вокруг народ ждал молча.

Юсуп вынул нож, осторожно разрезал мешок по длине, заглянул в лицо мертвому и вдруг отшатнулся, застыл с выпученными глазами, силясь что-то вымолвить неповинующимся языком.

Чайханщик Али бросился на помощь к Юсупу, но и с чайханщиком стряслось то же; он вскрикнул и вдруг повалился на спину, обратив к небу свое толстое пузо.

– Что случилось? – загудели в толпе. – Пустите нас, покажите нам!

Гюльджан, рыдая, стала на колени, нагнулась к бездыханному телу, но кто-то подсунул факел – и она отпрянула в безмерном страхе и удивлении.

Тут полезли с факелами со всех сторон, берег озарился ярко, и общий могучий вопль потряс тишину ночи:

– Джафар!

– Это – ростовщик Джафар!

– Это – не Ходжа Насреддин!

Было оцепенение, смятение, а потом люди вдруг заорали, полезли на плечи друг другу, началась давка и толкотня: каждый хотел убедиться собственными глазами. С Гюльджан творилось такое, что старый Нияз поспешил увести ее подальше от берега, опасаясь за ее рассудок: она плакала и смеялась, верила и не верила, и порывалась взглянуть еще.

– Джафар, Джафар! – неслись ликующие крики, в которых бесследно тонул далекий гул веселья во дворце. – Это ростовщик Джафар! Это он! И его сумка с долговыми расписками здесь!

Прошло много времени, прежде чем кто-то опомнился и спросил, обращая свой вопрос ко всем:

– Но где же тогда Ходжа Насреддин?

По всей толпе загудело из края в край, из конца в конец:

– Но где же тогда Ходжа Насреддин? Куда он девался, наш Ходжа Насреддин?

– Здесь он, здесь! – раздался знакомый, спокойный голос, и все, повернувшись, с изумлением увидели живого и не сопровождаемого стражниками Ходжу Насреддина, который шел зевая и лениво потягиваясь: он незаметно уснул около кладбища и поэтому опоздал к водоему.

– Я здесь! – повторил он. – Кому я нужен, подходите! О благородные жители Бухары, зачем вы собрались у водоема и что вы здесь делаете в такой поздний час?

– Как зачем собрались? – ответили сотни голосов. – Мы собрались, о Ходжа Насреддин, чтобы проститься с тобой, достойно оплакать и похоронить тебя.

– Меня? – сказал он. – Оплакивать?.. О благородные жители Бухары, вы плохо знаете Ходжу Насреддина, если думаете, что он собирается когда-нибудь умереть! Я просто прилег отдохнуть около кладбища, а вы уже решили, что я умер!

Больше ему не удалось ничего сказать, потому что налетел, крича, толстый чайханщик Али, за ним – кузнец Юсуп; Ходжа Насреддин едва не задохнулся в их жарких объятиях. Мелко семеня, подбежал Нияз, но старика сейчас же оттеснили. Ходжа Насреддин очутился в середине большой толпы, каждый хотел обнять его и поздороваться с ним, а он, переходя из объятий в объятья, стремился туда, где слышался сердитый и нетерпеливый голос Гюльджан, которая тщетно старалась пробиться к нему сквозь толпу. Когда наконец они встретились, Гюльджан повисла на его шее. Ходжа Насреддин при всех целовал ее, откинув покрывало, и никто, даже самые ревностные блюстители законов и приличий, не посмел усмотреть в этом что-либо предосудительное.

Ходжа Насреддин поднял руку, призывая к тишине и вниманию.

– Вы собрались оплакивать меня, о жители Благородной Бухары! Да разве не знаете вы, что я – бессмертен!

Я – Ходжа Насреддин, сам себе господин,
И скажу – не совру – никогда не умру.

Он стоял, озаренный ярким пламенем шипящих факелов; толпа дружно подхватила его песню, и над ночной Бухарой понеслось, гудя, звеня и ликуя:

Нищий, босый и голый, я – бродяга веселый,
Буду жить, буду петь и на солнце глядеть!

Куда было дворцу до такого веселья и ликования.

– Расскажи! – закричал кто-то. – Расскажи, как ты ухитрился утопить вместо себя ростовщика Джафара?

– Да! – вспомнил Ходжа Насреддин. – Юсуп! Ты помнишь мою клятву?

– Помню! – отозвался Юсуп. – Ты сдержал ее, Ходжа Насреддин!

– Где он? – спросил Ходжа Насреддин. – Где ростовщик? Вы взяли его сумку?

– Нет. Мы не притрагивались к нему.

– Ай-ай-ай! – укоризненно сказал Ходжа Насреддин. – Неужели вы не понимаете, о жители Бухары, с избытком наделенные благородством, но чуточку обиженные умом, что если эта сумка попадет в руки наследникам ростовщика, то они выжмут из вас все долги до последнего гроша! Подайте мне его сумку!

Десятки людей, крича и толпясь, бросились выполнять приказание Ходжи Насреддина, принесли мокрую сумку и подали ему.

Он наугад вынул одну расписку.

– Седельник Мамед! – крикнул он. – Кто здесь седельник Мамед?

– Я, – ответил тонкий, дребезжащий голос; из толпы выступил вперед маленький старик в цветистом, донельзя рваном халате и с бороденкой в три волоса.

– Завтра ты, седельник Мамед, должен уплатить по этой расписке пятьсот таньга. Но я, Ходжа Насреддин, освобождаю тебя от уплаты долга; обрати эти деньги на свои нужды и купи себе новый халат, ибо твой больше похож на созревшее хлопковое поле: отовсюду лезет вата!

С этими словами он порвал расписку в клочки.

Так он поступил со всеми расписками.

Когда была порвана последняя, Ходжа Насреддин, сильно размахнувшись, швырнул сумку в воду.

– Пусть она лежит на дне всегда и вечно, эта сумка! – воскликнул он. – И пусть никогда никто не наденет ее на себя! О благородные жители Бухары, нет большего позора для человека, чем носить такую сумку, и что бы ни случилось с каждым из вас, и если даже кто-нибудь из вас разбогатеет, – на что, впрочем, мало надежды, пока здравствуют наш солнцеподобный эмир и его неусыпные визири, – но если так случится и кто-нибудь из вас разбогатеет, то он никогда не должен надевать такую сумку, дабы не покрыть вечным позором и себя самого, и свое потомство до четырнадцатого колена! А кроме того, он должен помнить, что на свете существует Ходжа Насреддин, который шутить не любит, – вы все видели, какому наказанию подверг он ростовщика Джафара! Теперь я прощаюсь с вами, о жители Благородной Бухары, пришло мне время отправляться в дальний путь. Гюльджан, ты поедешь со мной?!