Возмутитель спокойствия - Страница 25

– В Багдаде и в Тегеране, в Стамбуле и в Бухаре – всюду зовут меня одним именем – Ходжа Насреддин!

Ростовщик отшатнулся, побелел:

– Ходжа Насреддин!

И в ужасе кинулся прочь, подталкивая в спину своего носильщика.

Все же остальные кричали приветственно:

– Ходжа Насреддин! Ходжа Насреддин!

Глаза Гюльджан сияли под чадрой; горшечник все еще не мог опомниться и поверить в свое спасение, – он что-то бормотал, разводя в растерянности руками.

Глава пятнадцатая

Эмирский суд продолжался. Палачи сменились несколько раз. Очередь ожидающих порки все увеличивалась. Двое осужденных корчились на кольях, один лежал обезглавленный на темной от крови земле. Но стоны и крики не достигали слуха дремлющего эмира, заглушаемые хором придворных льстецов, охрипших от усердия. В своих похвалах они не забывали великого визиря и других министров, и Арсланбека, и мухобоя, и кальянщика, справедливо полагая, что угождать надо на всякий случай всем: одним – чтобы получить для себя пользу, другим – чтобы не причинили вреда.

Арсланбек давно с беспокойством прислушивался к странному гулу, доносившемуся издалека.

Он подозвал двух самых искусных и опытных шпионов:

– Идите и разузнайте, почему волнуется народ. Возвращайтесь немедля.

Шпионы ушли, один – переодетый в нищенские лохмотья, второй – в одежде странствующего дервиша.

Но раньше чем вернулись шпионы, прибежал, спотыкаясь и путаясь в полах своего халата, бледный ростовщик.

– Что случилось, почтенный Джафар? – спросил Арсланбек, меняясь в лице.

– Беда! – ответил трясущимися губами ростовщик. – О достопочтенный Арсланбек, случилась большая беда. В нашем городе появился Ходжа Насреддин. Я только что видел его и говорил с ним.

Глаза Арсланбека выкатились из орбит и замерли. Прогибая своей грузностью ступени лестницы, он вбежал на помост, пригнулся к уху дремлющего эмира.

Эмир вдруг подпрыгнул на троне так высоко, словно его ткнули шилом пониже спины.

– Ты лжешь! – закричал он, и лицо его исказилось страхом и яростью. – Этого не может быть! Калиф багдадский недавно писал мне, что отрубил ему голову! Султан турецкий писал, что посадил его на кол! Шах иранский собственноручно писал мне, что повесил его. Хан хивинский еще в прошлом году во всеуслышание объявил, что содрал с него кожу! Не мог же он в самом деле уйти невредимым из рук четырех государей, этот проклятый Ходжа Насреддин!

Визири и сановники побледнели, услышав имя Ходжи Насреддина. Мухобой, вздрогнув, уронил свое опахало, кальянщик поперхнулся дымом и закашлялся, льстивые языки поэтов присохли к зубам от страха.

– Он здесь! – повторил Арсланбек.

– Ты врешь! – вскричал эмир и царственной дланью влепил Арсланбеку увесистую пощечину. – Ты врешь! А если он действительно здесь, то как он мог проникнуть в Бухару, и куда годится вся твоя стража! Это он, значит, устроил на базаре такой переполох сегодня ночью! Он хотел взбунтовать народ против меня, а ты спал и ничего не слышал!

И эмир влепил Арсланбеку вторую пощечину.

Арсланбек низко поклонился, чмокнул на лету эмирскую руку:

– О повелитель, он здесь, в Бухаре. Разве ты не слышишь?

Далекий гул усиливался и нарастал, подобно надвигающемуся землетрясению, и вот толпа вокруг судилища, захваченная общим волнением, тоже начала гудеть, сначала неясно и глухо, а потом все громче, сильнее, и эмир почувствовал зыбкое колебание помоста и своего раззолоченного трона. В эту минуту из общего слитного гула, переходившего уже в мощный рев, вдруг всплыло, и повторилось, и отдалось многократно во всех концах:

– Ходжа Насреддин!

Стража бросилась с дымящимися фитилями к пушкам. Лицо эмира перекосилось от волнения.

– Кончайте! – закричал он. – Во дворец!

Подобрав полы парчового халата, он кинулся во дворец; за ним, спотыкаясь, бежали слуги с пустыми носилками на плечах. И, объятые смятением, мчались, толкаясь и обгоняя друг друга, теряя туфли и не останавливаясь, чтобы подобрать их, визири, палачи, музыканты, стражники, мухобой и кальянщик. Только слоны прошествовали с прежней важностью и неторопливостью, ибо они хотя и числились в эмирской свите, но не имели никаких причин бояться народа.

Тяжелые, окованные медью ворота дворца закрылись, пропустив эмира и его свиту.

А базарная площадь, затопленная народом, гудела, шумела и волновалась, повторяя все снова и снова имя Ходжи Насреддина.

Часть вторая

Вот любопытные происшествия; часть их случилась в моем присутствии, а часть рассказали мне люди, которым я доверяю.
Усама ибн-Мункыз «Книга назидания».

Глава шестнадцатая

С незапамятных времен бухарские гончары селились у восточных ворот вокруг большого глиняного бугра, – и не смогли бы выбрать лучшего места: глина была здесь рядом, а водой в изобилии снабжал их арык, протекавший вдоль городской стены. Деды, прадеды и прапрадеды гончаров срыли бугор уже до половины: из глины строили они свои дома, из глины лепили горшки и в глину ложились, сопровождаемые горестными воплями родственников; и потом, через много лет, не раз, наверное, случалось, что какой-нибудь гончар, вылепив горшок или кувшин, и высушив на солнце, и обработав огнем, дивился небывалому по силе и чистоте звону горшка и не подозревал, что это далекий предок, заботясь о благосостоянии потомка и о сбыте его товара, облагородил глину частицей своего праха и заставил ее звенеть подобно чистому серебру.